ПО ВЫСТАВОЧНЫМ 3АЛАМ

«Если вокруг темно - зажги свою свечу...»

...Лошадка была одна на весь город-гетто. Цокая копытами, терпеливая труженица развозила хлеб. И это была единственная радость отверженных - увидеть живое существо. Других здесь не водилось: даже кошки тихо угасали в страшном Терезине. На наброске художника - дворик, где жила коняга. На другом - блок, где влачили существование дети еврейские, польские, русские, чешские... На третьем - деревья. Такие, как тогда: их подстриженные ветви - словно руки, поднятые в мольбе к небу. Молитвы не помогли...

Он приехал в этот чешский город на открытие своей выставки. Трагедия еврейского народа, застывшая во времени и боли на акварелях его цикла «Живи и помни», как по взмаху руки неведомого режиссера вдруг близко и страшно ожила на терезенских подмостках. Десять дней он бродил по гетто, откуда узников отправляли во все концы потрясенной Европы. Трогал в музее башмачки малышей. Застывал над их рисунками - «точка, точка, запятая, минус - рожица кривая». Слушал рассказы о безумцах, пытавшихся бежать, - затравили собаками, повесили, расстреляли. И все десять дней не мог нормально есть, пить, дышать, жить.

Он был уже к тому времени автором трех десятков драматических новелл о страшных судьбах евреев. И он привез свой рассказ художника сюда. Ему даже казалось, что об ужасах геноцида, о быстротечности жизней отверженных - былинок в потоке истории - он знает уже невыносимо много и ощущает их душой невыразимо больно. Но он ошибся. Терезинские дни стали новыми лепестками в том букете памяти, который он положил к надгробной плите на символическом еврейском кладбище.

Осенью художник областного театры драмы и музыки Леонтий Довбуш покажет свои работы жителям Тель-Авива. Украинец, родившийся в деревне Поповцы Винницкой области, человек, живущий в Беларуси уже сорок лет, художник, создавший целую сюиту о еврействе, - триада не банальная. Как, почему, зачем - вопросам на эту тему несть числа. Он подсознательно ждет их. И не только от журналистов.

- Скажи, где тут неизбежность, а где - слепой его величество случай?

-  Давай лучше попробуем «от печки». Начнем с импульса внешнего. Когда я ходил по городу и писал дома давнего, былого Бреста, вдруг в какой-то момент в дворике на Куйбышева одна старушка и говорит: «Вот тут замуровывали евреев в подвале...» А в другом месте рассказывали: «Здесь евреев расстреливали...» Я сто работ о старом городе написал. И понял: история евреев вплетена в биографический узор Бреста. Из одной темы родилась - наверное, закономерно -  другая. Плюс второй зримый толчок - просьба нашего краеведческого музея написать несколько работ на еврейскую тему. Только тогда я вернулся в детство. И только тогда осознал: меня всю жизнь волновала тема гонимых, обреченных на муку людей, которое не знали, в чем их вина.

В дни оккупации через нашу деревню гнали в Жмеринку колонну евреев - старики, женщины, дети. Впереди - один автоматчик, сзади - другой. Мелькали босые ноги - а уже ноябрь, стынь. И от хаты до хаты передавались, как шелест, слова: «Посыпьте дорогу пеплом...». А позже я ощутил: у нас дома живет кто-то чужой, Я спал с бабушкой на печке, а тут вдруг меня «переселили» в другой угол. А за печкой я однажды увидел парня и девушку - оба евреи. Оказывается, они убежали из колонны, спрятались у нас в малиннике, а ночью постучали в окно. Прожили они у нас года полтора - то за перегородкой, то в яме в сарае, которую специально выкопал отец. И это возвращение к себе - семилетнему хлопчику в anno Domini 1942 - стало третьим моментом на пути к моему видению трагедии целого народа.

Когда я начал писать евреев брестского гетто, то долго ходил по его территории, задавал вопросы самым разным людям, изучал фотографии погибших, читал книги и листал альбомы. Сколько было мучений в рисунке... Передать облик и, характер конкретных жертв и в то же время  - создать образ целой гонимой нации. Передать ее боль. Ужас перед неизбежным. Ощущение конца. Осознание гибели. И это величие смирения, за которым чувствуешь вечность.

- Тридцать четыре работы серии «Живи и помни» - это число произвольное? Сколько написалось, столько и выдано «городу и миру»?

-  Я как-то зациклился на этой цифре. В брестском гетто уничтожили тридцать четыре тысячи евреев. Я решил: каждый графический лист - в память о тысяче расстрелянных, сожженных, повешенных. Эти люди ушли. Я остался. И я жив. И я помню о них. Мы все помним...

Как я стремился проникнуть в это ожидание неминуемой беды, увидеть глазами их души черное солнце, сыграть, как тот старый скрипач, последний в жизни концерт, узнать их мысли, которые никому, никаким фашистам не дано убить, как убивали тела, падавшие в яму, в пропасть небытия...

Я почти всё писал ночью. Если приходит какое-то - не скажу: озарение, а ощущение, образ, - какой тут сон! Я спешил из дому в мастерскую - и рисовал, рисовал... То шестерых стариков с длинными белыми бородами: они были в гетто и ждали своей участи, - сейчас это «Ожидание беды». То затерянное во времени кладбище, куда не приходят близкие: все погибли, и только солнце пытается согреть землю и разделить ее тревогу, - теперь это «Забытые памятники предков». То полные неизбывной скорби глаза двух женщин в черных платках: нет уже родных, нет друзей, нет надежды, - это акварель «Горе». Показывая страдания, жертвы, унижения и боль еврейского народа, я хотел раскрыть трагизм судьбы любого человека, оказавшегося между миром живых и мертвых. Удалось ли - не знаю...

- Какая-то польская газета писала после твоей выставки в Майданеке: «Довбуша ни с кем не спутаешь...»

- Мне всегда хотелось дать людям то, чего никто до меня еще не дал. Одно время обо мне говорили: «Грустный художник». У меня всегда преобладал черный цвет. Вот Михаил Савицкий как-то в Минске на выставке и сказал об этой грусти. Может, идет такое мироощущение из детства? Я ходил по улицам, просил кусок хлеба, и меня возле церкви подобрала чужая женщина... Палитра рождалась такая, как сумерки. Но я хотел принести людям собственное видение мира. Если вокруг темно - зажги свою свечу. Я так понимаю и искусство, и жизнь. Пусть меня кто-то и не любит, я иду своим путем. Мне уже за пятьдесят было, когда меня приняли в Союз художников, хотя выставок было много. И не только дома, в Беларуси.

Художник вообще - как артист. Если ему не аплодируют, ему больно. Тем более, что художник куда реже выходит «на сцену» - от выставки до выставки. Аплодисменты стимулируют творчество. Тут Козьму Пруткова вспомнишь: «Не верь, поэт, что слава - дым». Слава, действительно, как он выразился, «тешит человека». Я, в каком-то смысле, - сентиментальный человек. Меня многое обижает, и я боюсь обидеть других. Неудачно сказанное слово - часто для меня трагедия...

-  За кулисами, а иногда и прямо в лоб, «без грима» злословят не только о том, какой ты художник, но и - чей именно...

-  Тут однозначно - белорусский, конечно. Какой же еще? Я с колоссальным уважением отношусь ко всем нациям. В Индии, на Цейлоне, в Мексике, на Кубе я не видел разницы между людьми. Война в Чечне страшно волнует меня. И ставит в тупик. Что человек должен делить? В мире животных корова не сражается с козой. А человек человеку - враг. Как это объяснить? Национализм любого вида и сорта - это, по-моему, следствие низкой духовной культуры. Отсюда идут зависть, злость, неприятие, ненависть и - желание раздавить.

Ко мне сейчас относятся многие плохо: «Почему ты пишешь евреев? Пиши белорусов!» Ну а кто же написал сто работ о Бресте, кто десять акварелей посвятил пейзажам полесской земли, теме крепости?.. Любое национальное искусство вливается в общечеловеческое, мировое. Украинец Довбуш, который сегодня прикоснулся к еврейской трагедии все равно остается белорусским художником. Точно так же все, что сделал еврей Заир Азгур, - это вклад в белорусское искусство. О чем бы ни рассказывал художник, - всегда земля, на которой он живет, питает его творчество, обогащает его разум, водит его кистью, дарит ему вдохновение. Только человеку недалекому непонятно это...

...Всё у него складывалось неровно. Были взлеты, падения, разочарования. Временами казалось, что в руинах и жизнь, творчество. Но он снова поднимался и шел, как умел.

Недавно минчане пришли в зал филармонии на вернисаж Леонтия Довбуша. Стояли, смотрели, говорили. О десяти работах из серии «Живи и помни», которую он выстрадал и «вынянчил», говоря слогом Владимира Маяковского. О том графическом листе «Крик», который воспринимаешь не только как крик боли отчаявшегося узника еврейского гетто. Это - символ нашей сегодняшней беды, о которой кричит безмолвная душа

Этих «детей» он выпустил в мир, как стаю вещих птиц. А на столе уже - рисунки - наброски новых работ. А в секретере именное приглашение в Польшу на биеннале искусства «Майданек-97»...

Он снова будет зажигать свою свечу.

Ада АРХИПОВА.

г. Брест

«Заря» 28 марта 1996 г.